Музыка – на первом месте, а оборудование – на втором, зависит от того, чего требует музыка. Барабанная установка не должна определять тип музыки. А то есть у вас набор инструментов, и потому музыка должна звучать ВОТ ТАК. Я бы пошёл другим путём. Есть некоторый музыкальный материал, и ты думаешь: «Оба! Что могло бы сыграть это как надо?»
Возьмите the Waiting Man на альбоме Beat. Единственная причина, по которой играет эта мелодия, это барабаны Simmons, вся мелодия проигрывается на них. Потом она становится партией стика; басовой партией. Начинается бас, и я ищу гармонии с басом. Потом вся группа меняет тональность, меняют тональность барабаны, и всё начинается снова. Затем останавливаем запись, начинаем заново и играем в третий раз, четвёртый, пятый.
У Роберта есть чёткое представление, что должен делать барабанщик, и, на самом деле, это представление мне симпатично. Он часто использует очень широкие заявления и общие идеи вроде: «Почему ты в о т т а м играешь на тарелках?» И хорошего объяснения может не оказаться. «Не полагайся на них». Знаете ведь, как барабанщики часто п о л а г а ю т с я на тарелки… Иногда барабанщику приятно слышать освежающие комментарии от других людей, вроде гитаристов, которые, возможно, не знают барабанное дело так, как мы. И они не сведущи в наших барабанных терминах. Они могут сказать: «Зачем ты делаешь это? Это бессмысленно. Ничего не понимаю». Часто они правы. Моя функция в Crimso часто состоит в том, чтобы осуществлять ритмические движения, с которыми хочется играть другим. Это свобода, свобода. Можешь, например, играть на барабане-ксилофоне или на двух нотах маримбы. «Барабанщик» в Crimso всегда должен был иметь широкий взгляд на перкуссии. Он мог совсем не играть. Мог играть на треугольничке. На стальных листах или мелодических барабанах. Всё что хочешь. Одна из наиболее нетрадиционных рок-н-ролльных систем. Когда я с Crimso, я всегда готов меняться. Это не так сложно, так как я всегда вижу границы того, что мне доступно. Вы работаете так, как считаете нужным. Например, группа решает: «Есть ограничения. Решили и постановили НЕ играть следующее: ля, си, до, ре, ми, фа и, наконец, соль. Мы НЕ будем играть это. Так что, БАРАБАНЩИК – смотри на барабаны, и думай, как ты можешь сыграть что-то кроме этого. Работай над предметом. Сделай что-нибудь иное, что-нибудь свеженькое». Это МОЖЕТ быть трудным для барабанщика, ведь и у него есть собственный план насчёт того, что он собирается играть. И внезапно от него требуют сменить лицо. Все его проходы, биты, наработанный материал – всё это глупость и избыточность. Надо подумать над тем, что играешь, да и ЗАЧЕМ играешь. Здесь я играю совершенно по иному, нежели в моей собственной группе.
Сейчас у меня текстурирующая роль. Верные текстуры в нужных местах. Большая часть барабанных партий проста. Я вижу, что играю – всё больше и больше – непрерывные «танцевальные» шаблоны. Однако, это исполняют низы моего тела. Верхи же куда более сложны. Ноги попроще, а руки посложнее.
Роберт пришёл ко мне домой и сказал: «Послушай, у меня есть вот это. Это вещи для тебя, и мне представляются текстурированные барабаны. Я хочу всемогущего гремящего звука. Но я хочу, чтобы это были электрические барабаны, и ещё я хочу, чтобы…» Для барабанщика в Crimso это непросто – сделать всемогущий гремящий звук.
Интерес в Crimso – совсем не в нотах. Они только позволяют создавать текстуру.
У меня нет какой-то чёткой позиции. Я вовсе не из тех барабанщиков, что непременно должны играть быстрее всех в мире, а иначе впадают в депрессию. Я стараюсь прежде всего быть музыкантом, а уже потом барабанщиком. Если всё, что требуется от барабанщика – это два удара за такт – прекрасно. Меня это не смущает. Я не вижу необходимости показывать мои барабанные способности каждые пять минут. Это противоречит большому количеству музыки семидесятых, которая делалась для солистов, чтобы они могли привлекать к себе внимание. Думаю, одна из основ современного Crimso – своего рода коллективное чувство. Будто мы – просто любители. Не специалисты. Мы играем очень скромные партии, которые, будучи собраны вместе, образуют нечто большее, нежели просто сумму составляющих. Маленький оркестр. Не знаю, живо ли подобное представление сейчас, но именно так было полтора года назад. Discipline с первого альбома – флагман этой идеи. Никто не вылезает из общей линии. Каждый играет одну и ту же партию, которая возникает и вливается в партию чужую. Никто не привлекает к себе внимание. Подавление ваших личных настроений и вашего эго для общего блага.
Никаких ограничений и оговорок при моём вступлении в Crimso мне не представлялось. Один из немногих случаев в рок-н-ролле, когда барабанщику дают возможность что-то менять. На самом деле, Crimso СУЩЕСТВУЕТ для того, чтобы что-то менять. Это вряд ли, чтобы мы появились на верхушке чартов. Может, случайно, но мы никогда не охотимся за Золотом. Мы существуем, пытаясь вкладывать усилия в будущее, чего иные музыканты сделать не могут, будучи ограниченные своим стилем в топ-40.
Фрипп различает три дивизиона? Он очень умно заводит про эти слои. Вряд ли вы дождётесь, что я скажу вам, о чём он говорит, но идея неплоха. Вы можете находится на разных музыкальных уровнях, чтобы достичь определённых музыкальных дивидентов. Думаю, Crimso где-то посерёдке. У нас довольно сложный баланс, который мне нравится. Между тем, чтобы быть ПОЧТИ частью поп культуры – и, возможно, мы могли бы стать очень популярны, если бы делали определённые вещи – и быть исключительно новаторскими музыкантами. И мы надеемся немного определить будущее и сделать некоторые предложения насчёт того, как, мы думаем, могли бы играть музыканты следующие четыре или пять лет.
Музыка в последние пять лет довольна скучна. Так теперь принято в Америке. Забавно, что ПОПУЛЯРНЫЙ барабанщик или ПОПУЛЯРНЫЙ музыкант, висящий в этом мэйнстриме, может вовсе не получать удовольствия от того, чем занимается. Но я предпочитаю участие наблюдению. Я вношу свой вклад во всё это. Но большая часть того, что я СЛУШАЮ, лежит за пределами широко популярной музыки. Слушаю Джека ДеДжонетт, Black Uhuru, английские группы новой волны, этническую музыку и т.д. Они не принадлежат к могучему мэйнстриму рок-н-ролльных идей американского среднего запада, который стал чрезвычайно консервативен. И потому людям вроде Crimso сложно там запечатлеться. Мы просто там не востребованы. Отпечаток мы всё же ДЕЛАЕМ, спасибо менеджерам и записывающим компаниям. Но история такова, что Crimso один из немногих случаев в рок-н-ролле, когда группа, могущая играть что-то, ОТДАЛЁННО звучащее как сыгранное в 17/16, может позволить себе останавливаться в приличных отелях. Это здорово, что ребятки верят нам. Они не знают, что получат от вечера с Crimso, но это будет стоить заплаченных денег, и музыканты по меньшей мере будут прилагать усилия, чтобы быть честными, а не играть рутинные шаблоны.
Говорите, раньше, в конце шестидесятых - начале семидесятых, каждый барабанщик имел свой неповторимый стиль, а теперь этого нет? Думаю, всё это немного зависит от того, как покупается и продаётся музыка. Это называется стандартизацией продукта. Я могу себе представить – хотя я и не бизнесмен, - что чтобы эффективно покупать и продавать, нужен довольно стандартизированный продукт. Или по крайней мере продукт должен быть аккуратно выложен в один из пяти мешков, будь то диско, джаз, рок или что-то ещё. Так становятся стандартизированными и барабанщики. Возьмите ребят из диско – очень немногие способны отличить одного от другого. Crimso существует, пытаясь отличаться от всего этого.
Высшей оценки заслуживают только те музыканты, что делают нечто отличное от других. Отступники и ренегаты. У нас есть целый альбом под названием Beat, который во многом посвящён битникам. Идея возникла как объект дискуссии относительно точки единства альбома. Адрианом Белью была предложена версия Керуака образца 1949, означенная годом 1982. Энтузиазм и наивность, и это замечательно. Роберт сильно заинтересовался битниками, много читал о них, перечитал все их книги. Я сам прочитал пару. Альбом, впрочем, не носит концептуального характера. Просто вдохновение взято из этого источника. Последняя композиция альбома, Requiem – это реквием по писателям-битникам. Удивительно, как быстры для всех этих движений увядание и отлив. Эти люди не должны быть забыты, ведь все они были провидцами, и это хорошо, что мы можем отнестись на 30 лет назад и сказать: «Тот дух, что мы ощущаем сейчас, всё тот же, что они ощущали тогда». Юность и энтузиазм. В моменты спада, страны возвращаются к безопасности, сохранности и консерватизму. В сегодняшней поп-музыке, что крутится сегодня в Америке, очень мало ВСЕГО свежего. Вы увидите, что когда культуры вновь поднимутся на ноги, закрутятся деньги, вновь возникнут эксперименты.
Я хочу играть в 17/16, но я не хочу заниматься этим в чулане! Я хочу играть и знать, что и другие люди получают от этого удовольствие.
Барабанные машинки? Это кое-что нам дало. Я загонял туда довольно сверхъестественный бит. Такие паттерны, что мне потребовалась бы пара недель, чтобы достойно играть всё это. Я играл свободно и текстурно поверх этого. И это меня не пугает. Это меня не смущает, потому что я в равной степени интересуюсь и ритмической, и мелодической, и гармонической сторонами музыки.
Становится странной привилегией сесть и сказать: «Эй, а я барабанщик!» Опасной привилегией. Вы должны понять, что вы музыкант, который заинтересован в том, чтобы сотрудничать с другими музыкантами в группе. Если некоторые функции, необходимые группе, берёт на себя машина, это неплохо. Музыкант должен найти в себе нечто, что позволит ему наложить что-то поверх этого. Пытайтесь мыслить как музыкант, а не как ПРОСТО барабанщик. Не думаю, что в девяностых вы сможете сесть и сказать: «Я самый быстрый парень на Западе, и только этим я и занимаюсь».
Я стремлюсь к объединению с мелодической стороной. Я стремлюсь скорее подчеркнуть мелодию, нежели выдать ритмическую фразировку.
Было ли такое время, когда я сознательно изучал мелодию и лирику «стандартных» мелодий? Да, было, как раз перед тем, как я записывал свой первый альбом. Я провёл много времени за чтением книг о джазовой гармонии для пианино, просчитывая мелодии; почему мелодии именно такие; что в них полезно и в чём различие в ощущении мелодии между барабанщиками и другими музыкантами. Когда я начинал писать мелодии, я имел обыкновение писать то, что я сам считал за мелодию. Потом я играл её для гитаристов и они говорили: «Что это за чертовщина?» Я понял, что их концепция мелодии сильно отличается от моей, но, возможно, хорошо скруглена. У певца, возможно, даже лучшее восприятие мелодии; намного более естественной и способной к диалогу.
В игре Джека ДеДжонетти я никогда не слышал бесполезных вариаций. Я СЛЫШУ мелодию в его барабанных партиях. Но то, что замечательно, это бесконечные вариации мелодии. Бесконечный натиск и поток ритмических вариаций, которые сильно меня привлекают.
У Макса Роча большое возрождение. Удивительно, насколько широки его склонности. Он порождает удивительное вдохновение. Для меня он значимая фигура, как, впрочем, и для многих людей. Я хочу, чтобы в таком возрасте и я мог делать такие же вещи.
Рок-н-роллеры, как это предполагается, должны наглотаться кокса и исчезнуть. К сожалению, я не хочу исчезать, и со здоровьем у меня всё в порядке, и есть у меня множество идей. Я хочу расти, и потом, оглянувшись назад, на всю мою работу, скажем, за пятьдесят лет, на семидесяти альбомах, сказать: «Опа, да этот парень, что начинал в семидесятых, прошёл большой путь с тех пор, как сыграл на своём первом альбоме».
Ребёнком я слушал джаз. Один из немногих в моей части Англии, кто вырос на джазе. The Beatles и the Rolling Stones пришли и ушли, не оставив во мне никакого следа, и всё это из-за джаза. У меня была куча джазовых записей и в школе я был в джазовом квартете. Вот чем я занимался до 18 – 19 лет.
То, что заставило меня повернуться к року – это тяжёлая музыка с большим потенциалом, что крутилась в Англии в 1965-66: Джэк Брюс, Джон МакЛафлин, Дик Некстал-Смит; организация Грэхэма Бонда. Высокооктановые вещи. Это было время альбома Рэя Чарльза Genius+ Soul=Jazz, Гений и Соул в сумме дают Джаз. Очень грубый ритм-н-блюз с очень тяжёлыми джазовыми обертонами. Я думал: «Боже, этот материал такой дикий». Благодаря ЭТОМУ я и связался с рок-н-роллом, хотя никогда не намеревался различать существование джазовым музыкантом и музыкантом роковым. Думаю, во мне есть что-то и от того, и от другого.
У рок-н-ролльного музыканта есть три составляющих – вино, женщины и песни? Да, остальное – вариации на эту же тему. Мало того, хотя всё это опасно и само по себе – куда более опасно то, что это порождает всёподавляющий консерватизм. Причина того, что множество рок-н-ролльных музыкантов выбирает вино, женщин и песню, в том, чтобы забыться, забыть о факте, что они никогда по-настоящему не хотели сыграть что-нибудь. Трагедия, когда-то у них была мечта, которую они так и не исполнили. У меня тоже есть мечта. Но она исполняется мной. Вытягиваю лучшее из моих возможностей. Делаю на сцене лучшее, что могу придумать. Не встаю на якорь: «Сейчас уйду с этого концерта и пойду делать другой, великий». Я – это я, и на сцене я осуществляю свои дичайшие барабанные фантазии. Что и означает, что я НЕ буду искать диких женщин, выпивки и наркотиков.
Помимо музыки, меня заставляет двигаться вперёд и думать о новом остальные в группе. Я чувствую, что весьма близок этой группе музыкантов. Роберт всегда очень стимулирующая личность. Беседа может порою выйти «с кислинкой», но интереса никогда не становится меньше. Так или иначе, никаких проблем в будущем не вижу. Идеи мои не исчерпаются. Я – обычный человек, развивающий свои мысли. У меня есть и собственные мотивации, которые, впрочем, сложно объяснить. Они заключаются в том, чтобы быть в компании интересных музыкантов, которые сделают меня интересным музыкантом. Я люблю быть рядом с людьми, которыми восхищаюсь и которых уважаю, и ЭТО заставит меня работать завтра. А проблемы возникнут тогда, когда вы однажды скажете себе: «Ладно. Знаю, что мне нечего сыграть, но всё же неплохо иметь деньги». Вы должны, если возможно, фантазировать над вашими барабанами.
У меня никогда не было периода, когда бы выступления не были мне интересны. Я всегда был достаточно удачлив, чтобы быть в хорошей группе. Некоторое время я был с Genesis, и я не могу назвать те выступления самыми насыщенными на свете. Но здесь была не их вина. И соблазняло то, что в это группе приятно находится и при этом хорошо хорошо зарабатывать. Знаю, что я мог бы остаться там надолго, если бы согласился быть только барабанщиком. Всё это иссушало меня, что выразилось в излишней иронии, что не было им приятно. Публично приношу им свои изменения. До сих пор меня беспокоило то, как я вёл себя тогда. Я ТОЧНО представлял себе, что происходит, и понимал, что необходимо встать и уйти ради Genesis, потому что если я хотел БУДУЩЕГО, необходимо было шагнуть в другую сторону. Я ушёл и записал свой первый альбом, и это было началом. Я рад, что сделал именно так. Бывают моменты, когда вы видите единственный путь, на котором, возможно, вам придётся измениться. Иногда это можно выразить языком заработков. Например, вы должны повернуться спиной к высокоприбыльному выступлению или возможности заработать кучу денег. Со мной так случалось два или три раза. И это всегда было наилучшим решением. Взамен вы получаете долговечность и чувство движения вперёд.
Я начал профессиональную деятельность в 18 и вступил в группу, которая впоследствии стала большой и популярной. Хотя первые три года была исключительно непопулярной.
Когда нам было 18 или 17, проблем не было вовсе. Мы не зарабатывали деньги и не тратили денег. Только голодали до смерти. Но когда у вас пара ребятишек и всё прилагающееся, ясно, что вы должны получать плоды успеха. Но вы можете быть дьявольски осторожны и стремиться быть честными перед самими собой, или можете давать денежные выступления всё время, и в конце концов ваша игра лишится силы.
Я вступил в группу ради того, чтобы существовать. Мы практически резали запястья и смешивали кровь. Даже мысли о том, чтобы кому-то уйти из группы или заниматься параллельно ещё чем-то другим, не возникало. Исключительно узкое мышление. Первые пять или шесть лет моей карьеры я играл исключительно с восемью музыкантами двух групп. В Америке такие отношения не были так уж развиты, и иметь выступления на стороне было вполне нормальным делом. В Англии это было то же, что завести любовницу. Американские отношения более здоровые, музыканты готовы связываться с другими музыкантами и работать в различных контекстах.
Мне повезло. Я начинал, когда на английской сцене крутилось множество денег. Каждый мог сделать альбом, скажем, в паре со своей бабушкой. Главное, чтобы это было нечто сверхъестественное, и тогда это где-нибудь станет хитом. Эпоха пост-Beatles, пост-Sergeant Pepper. Ну, и ещё не было барабанщиков. Только Джинджер Бэйкер и Карл Палмер. Мне было куда сунуться. Мог участвовать в записях. Мог быть в группе, которая легко оплачивала счета. Фактически, большую часть времени Yes ничего не делало. Но группа могла по меньшей мере давать концерты и много играть. Эксперименты поощрялись. Я был рад быть в нужном месте в нужное время. Двенадцатью годами спустя, в 1983, первое, очень сложно заключить контракт на запись, и, второе, мы слышали замечательные барабанные наработки за все 12 лет, от Билл Кобхема по джазовым вещам до самых убийственных рок-штучек, то есть множество идей уже кто-то раскрыл. Могу представить, как трудно восемнадцатилетнему сейчас. Куда ему ступить? Всё занято. Должно быть лучшее чувство ритма, чем у барабанной машинки, игра быстрее, чем у Кобхема, идеи лучше, чем у всех остальных, чтобы оставить хоть какой-то отпечаток. Необходима «уникальность». Надо найти в себе такое, что отличает ото всех остальных. Свой почерк. Вы можете не любить Билла Бруфорда, но можете определить, что вот это Билл Бруфорд.
У меня не было корней, когда я начинал играть. Арт Блэйки, Макс Роч? Но были ли они моими корнями? Да, чёрт, я был белый, среднеклассовый английский ребёнок. Естественно, мне были нужны корни. Но Ринго Старр и Чарли Уотс не стали основой моего барабанного дела.
Сегодня трудно достичь долговечности, держать высокий стандарт, такой, чтобы оглянувшись на прошлые 20 альбомов, вы могли сказать: «Этот материал прогрессирует и интересен». Вот где возникает термин «прогрессивной музыки». Но до 19 я был уверен, что растут все музыканты. Я не понимал, что есть такие, которые просто не хотят расти. Странно. Я всегда полагал, что вот Чарли Филипс и Макс Роч прогрессируют. Я видел этот рост и в музыке Тони Уильямса. А потом, попав в поп-культуру, я начал ощущать свойственный этой культуре консерватизм и цикличность идей, ведущие к регрессии. Вы должны бороться с этим и рваться из колеи. Идти к свежим музыкантам, новым идеям, делать то, что способны делать. Иногда люди показывают на меня и говорят: «Этот парень сделал то-то и то-то». А я этого всего не вижу. Всё, что я вижу – это громадная работа впереди.
Характеристика великих музыкантов? Неугомонность. Обычно они не тратят слов. Сильнейшие музыканты из тех, с кем я работал, располагают широчайшими техническими возможностями по отношению к своему инструменту. Джон Андерсон из Yes не имел способностей ни к одному инструменту, но был одним из лучших музыкантов, что я знал. Здесь термин «музыкант» используется в широком, обтекаемом смысле. У Роберта Фриппа большие технические способности, но он не закостеневает со всем этим знанием. Он видит что-то ПОЗАДИ всего этого. У него есть подход: «Надо ли это хоть как-то хоть кому-то». Лучшие люди неугомонны. Они видят, что происходит, и просто пытаются что-то менять. Могут делать это интуитивно, или это может быть подрывная работа. Подрывать – тоже способ менять. Лучшие музыканты – провидцы. Иногда их видения очень ясны, и они не могут воспроизвести их на инструменте. Иногда они не могут сказать, что делают, но инструмент говорит всё за них. Думаю, Алан Холдсворт – гитарист-провидец. Мало того, что у него есть технические способности, у него есть ещё и это. Таков и Джеми Муир. Очень сильный человек. Вы знаете, когда находитесь в компании сильных людей. Есть что-то в их глазах, что говорит о том, что у них определённо есть сила. Такие люди есть и в сфере искусства. Множество людей, способных менять рок-н-ролл, возможно, не принадлежат рок-н-роллу. Многие интересные люди, которых я встречал, никогда и не мечтали об аэропортах и концертах, вообще о вступлении в рок-н-ролльную индустрию. Часть меня говорит: «Эй, давайте же, идите сюда и присоединяйтесь к нам. Попробуйте изменить что-нибудь здесь». Иногда это музыканты, иногда люди, прекратившие играть музыку. Может, потому, что музыкальный инструмент так и не стал средством их выражения. Но нет сомнений, что рок-н-ролл требует сильного характера, способного не спускать глаз со своей цели. Всё время возникают чувства: «Нет. Не веди подрывных работ. Не меняйся. Не показывай новых идей. Не раскачивай лодку. Давай компании один и тот же продукт, снова и снова». Вот к чему пришла рок-н-ролльная сцена. Но я люблю рок-н-ролльную сцену, потому что, когда я рос в Англии, это была область авантюр и приключений. Сейчас, на время, она потеряла свою авантюрность. Но с помощью Crimso и других групп она вернёт себе авантюрность. Найти что-то, что было упущено. Тронуть камень, что лежал нетронутым.
Я пытаюсь вложить новые идеи в ставшую высокопарной и старой вещь, известную как рок-н-ролл. Хочу быть в экстремально авантюрной группе, вроде той, в которой я сейчас. Также замечаю, что я неведомо как становлюсь преподавателем. У меня есть несколько учеников в Англии. Начинаю понимать, что очень неплохо могу говорить о музыке, барабанном деле и роли барабанщика в современном мире.