Работать с другим музыкантом – одновременно вызов и ограничение. Мы играем так, что если ты согласен играть что-то, ты сразу и играешь это. Можно сказать «позволяем этому быть». Когда барабанщик один, если он решил «позволить этому быть», а после решил сделать это совершенно по иному, у него вполне есть такая возможность. Однако в случае с двумя барабнщиками вы можете делать такие вещи, что никогда не сделаете с одним. Вы можете сильно отойти от бита, от колеи. Я могу создавать полиритмический материал поверх Пэта, могу сделать что-нибудь экстремальное. Сделай я что-нибудь такое прежде, всё бы рассыпалось как карточный домик. Так что Пэт – одновременно ограничение и освобождение.
Я был последним среди тех, кто был взят на борт. Сначала Роберт пробовал другого барабанщика, Джерри Маротту. По ряду причин это не сработало. Тогда Роберту пришло виденье – что с ним порою случается – что ответом будут ДВА барабанщика. С его точки зрения один Пэт не мог дать всего, что необходимо, как, впрочем, и один Билл. А комбинация могла дать всё и даже БОЛЬШЕ. Так что Роберт и я поговорили насчёт этого – встретились, будучи в Британии, мы никогда не используем телефон. Так что Роберт собрал нас: «Билл, это Пэт. Пэт, это Билл. Это будет двойное трио. Удачи и до свиданья». И он оставил нас одних. Он не дал нам никакого направления. Никаких планов. Функция Роберта в том, чтобы создавать атмосферу, в которой может нечто произойти. Он не знает, что может произойти с двумя барабанщиками, но чувствует, что что-то произойти может, и что это может быть нечто значительное. Он создаёт атмосферу, после чего отходит на шаг.
Вообще, это забавный поворот событий – с Crimso образца 1972 я был «золотым кавалеристом», играющим нечто, походящее на бит, пока Джеми Муир – выплёвывающий сгустки крови из капсул, которые набирал себе в рот – нападал на свои странные ударные принадлежности. У него был «приготовленный» набор, противень в глубине басового барабана и цепи, которыми он стучал по там-тамам. Там я использовался как некто, кто сохранял вещи в пределах рок-контекста. Сейчас, вероятно, роли изменились. Моя функция более «мюирская», я веду подрывную деятельность против неразрушимого Пэта, который не ошибётся ни на дюйм, что бы не случилось.
Я взволнован тем, что я в Crimso. Это мой духовный дом. И два барабанщика вместо одного – меня – эта идея меня не смущает. Если бы группа состояла из трёх монгольских флейтистов, я был бы всё так же счастлив.
Думаю, барабанщики не смогли развить свою индивидуальность в той же степени, как это делают гитаристы. Возьмите Белью, Фриппа, Хоуи, Холдсворта и Торна – они звучат непохоже друг на друга. Мы, барабанщики, можем быть так сосредоточены над самим процессом игры, что забываем о важной вещи – индивидуальности.
Зачем нам концепция чувства или пульса? Зачем, ради точности? Не думаю, что есть какая-то точность у, скажем, барабанщиков Бурунди. Это звук ударов рук по барабанам, происходящий ПРИМЕРНО в то же самое время. Определение Thrak’а, как я читал в одном журнале, состоит в том, что он звучит как 117 гитар, берущих один и тот же аккорд в ПРИМЕРНО один и тот же момент времени. Я хочу, чтобы мы с Пэтом были столь же «характерны», как Адриан и Роберт. Характер, жесты, стиль барабанщика – вот чего я хочу.
Самое сложное, это, по-моему, играть МЕНЬШЕ. Это сложно. Когда играют два барабанщика, мы можем столкнуться с загромождением низов.
Если сравнивать Мюира, Фила Коллинза, Алана Вайта и Пэта, то наиболее творческим и живописным парнем был Джеми Мюир. Там были странные моменты. Будто джазист пытается играть рок – вот такой подход. Когда вы слышали, как он играет 4/4, это было просто экстраординарно. Работа с ним многому научила меня в сфере музыки и помогла понять, что это значит – быть музыкантом. У него глубокая философия – очень интересная.
С Коллинзом я работал немного, он очень хороший барабанщик – хороший звук, ровный ритм. Порою мы были немного похожи в плане звука. Думаю, он был счастлив видеть меня в Genesis, поскольку, как он думал, я буду делать нечто, отдалённо напоминающее его работу. И правда, мы были очень похожи. Британцы, одного возраста, одной подготовки. Мы могли хорошо работать вместе, хотя я немного играл с ним из-за того, что ему приходилось заниматься и вокалом. Вместе мы сделали, наверное, пару вещей.
Вайт хороший барабанщик, но Yes стало для меня сущим кошмаром потому, что Алан и Крис Сквайр дышали один-в-один, будто симфонический оркестр. Когда Крис решал замедлить темп, он замедлял его. Если решал играть побыстрее, играл быстрее. Это замечательно, и Алан успевал за ним. Но проблема была в том, что если и вы играете с ними, постоянно возникает вопрос: «Блин, а темп-то какой?»
Пэт же – самый громкий барабанщик, которого я когда-либо слышал, у него менталитет барабанщика, играющего на стадионах. Поначалу было трудно. Надо было отгородиться плексигласом, чтобы звук так не давил. На самом деле я думаю, что на стадионе можно заработать плохие привычки. Но стадионный рок есть стадионный рок. Одержимость, самовлюблённость. Если вам это нравится, замечательно, но не думаю, что вы слышали много творческой музыки, созданной на стадионном уровне. Обычно вы слышите прямую и ясную рок-штуку, и это нормально. Однако здесь вы вряд ли найдёте чего-нибудь новое.
Я – чистокровный английский барабанщик. Я Британец, из среднего класса. Мой стиль жизни определяет и стиль игры. Элегантности – вот что я ищу в барабанах и барабанщике. И лёгкости. Но сегодня вам платят за то, чтобы вы играли с усилием – или по крайней мере создавали такую видимость. Мы все хотим, чтобы барабанные палочки поднимались высоко, так? Зрители требуют деньги обратно, если не видели взлетающих палочек. Я играл перед толпой американцев, и кто-то выкрикнул: «Делай же что-нибудь» - и это в тот момент, когда я играю по максимуму громко. Мои движения неразмашисты и непоказны, и если это проблема, то не моя.
Мне приятно показать аудитории, что меня радует, что они пришли, и я нахожу важным их внимание. Клянусь, что, когда я сижу за барабанами, я могу развлекать Дори и Дебби, и при этом вещи всё так же интересны для Элвина и Макса. Иногда я мог бы сыграть что-то недоступное девочкам или что-то слишком простое мальчикам, но в целом я могу быть занятным и для тех, и для других.
Многое из того, что я делаю в Crimso, связано с импровизацией – на Vrooom, Thrak, Vrooom Vrooom я импровизирую очень много, потому что бит там очень простой. Я накручиваю нечто В ПРОМЕЖУТКАХ, в то время как Пэт остаётся, или пытается остаться в рамках темы. А я украшаю. Он большой парень – в терминах музыки, и ещё физически. Он не спешит. Он не торопится, это его позиция, это в его характере. Что до меня, то мой звук змеится вокруг на большой скорости. Я всегда думаю о том, что бы ещё сыграть, какой бы другой звук извлечь. Если я изобрёл план Б, на стадии проверки звука будет использован план В, а на выступлении – план Г.
Конечно, я много думаю над тем, как, что и на чём играю. Но я скажу вам: иногда очень важно перестать думать. Я знаю, что играет Пэт, и что я мог бы сыграть, и что играть я точно не стал бы. Но я не планирую ВСЁ.
Пэт работает над рок-н-роллом. Я наступаю ему на пятки. Роберту, вроде, не нравится ни тот, ни другой тип барабанщиков. Теперь у него два таких. Не спрашивайте меня, почему: я здесь просто работаю.
Роберт предъявляет определённые требования к каждому из нас. Они основаны на предположениях о том, как группе стоит осуществлять свою работу. Он лидер. Предложения бывают такие: «Чёрт возьми, Билл, мне нравятся эти забавные гексагональные штуки. На что они похожи?» Или: «Чёрт возьми, Билл, давай не будем использовать hi-hat. Давай будем смелыми ребятами». Он пытается сделать группу, которая будет интересно звучать. Вообще, я рад работать в условиях этих структур и давлений, поскольку, работая с ограничениями, вы ищете, как можно ОБОЙТИ их. И когда у вас это получается, вы растёте как музыкант. Скажите мне работать без hi-hat, и я найду что-нибудь другое. Свобода – ужасная концепция, она ведёт к созданию очень плохой музыки и очень плохим импровизациям.
Когда я пришёл в этот новый Crimso, я принёс с собой кучу всякого старого барахла, грешным делом подумав, что мы вернёмся на прежнюю стезю – создание лёгкой, «воздушной» музыки. Но по причинам, которые теперь ясны и логичны, мы в большей степени склонились к звуку Crimso семидесятых. Сейчас мы живём в эпохи пост-Nirvana. Пост-Nine-Inch-Nails. Мы говорим на современном языке. Язык сейчас такой, чтобы гитара «вбивала в стену». Замечательно! Можете на меня рассчитывать. Сейчас мы заточены на тяжёлую музыку, способную становится тяжёлее и мерзопакостней.
Как мы записываемся? Куда проще, чем вы могли бы предположить. Шесть человек засовывают в одно помещение и вкручивают кучу микрофонов. Делаете пробу, и, если она не нравится, делаете другую. ОЧЕНЬ по-джазовому. Неувязки были только с наушниками. В 1995 мы могли бы слетать на луну и обратно, но всё равно не нашли бы на студии Real World приличных наушников. В плотном рёве звука, рвущегося из микрофонов, я находил то, что получалось, и играл в соответствии с этим. А потом мы шли и спрашивали друг друга: «Пэт, ты играл ТО? Это интересно, поскольку я играл ЭТО. Ух, что это за партия – она интересная». Но эти шесть парней не ударились в панику и смогли завершить процесс.
Если вы думаете, что Crimso записали много-миллионный проект, и затем вновь и вновь переделывали его, начищая до блеска, то, скажу вам, это не тот случай. Ни у кого на это не хватит терпения. Или это рёв по всем каналам, который вам симпатичен, или же вы делаете другую попытку. У каждого парня есть свои проблемы. Кто будет заботиться о вас? Если Пэт не услышал всего, что я сделал на электронных барабанах, это его проблема. «Слишком поздно, уже всё записано». Всё делалось убийственно быстро. Нельзя было прийти и сказать: «О, ты знаешь, можно сделать басовые барабаны чуть лучше на четвёртом такте». Да, можно. Но уж извини.
Как был сделан B’Boom? Пэт и я как-то обыгрывали этот ритм. И я начал импровизировать с метрической модуляцией. Пэт держал ровный грув. Так появилась первая половина B’Boom. Затем мы изменили темп, механизм. Один парень немножко солирует, а потом сразу оба. Роберту это понравилось. Он очень благосклонен к идее двух барабанщиков, особенно тогда, когда возникает такое ощущение, будто мы действительно знаем, что делаем.
Я счастлив, что у меня никогда не было мало идей; всегда есть триллион вещей, которые вы можете сделать на барабанах. Как не терять вдохновения? Перво-наперво надо заняться такой музыкой, к какой можно приспосабливать различные ритмические идеи. Если вы в группе из топ-40 или из фанковой группы, существуют ожидания и параметры, которые рассматривают ваши действия как правильные и неправильные. Там любую идею в значительной мере душат при рождении. В Crimso этого почти ничего нет. Нет такого понятия, что что-то неправильно и что-то верно.