Следить за работой маленькой записывающей компании – для меня это в диковинку. Я много чего узнал, и до сих пор продолжаю узнавать что-то новое, и я не могу посвятить этому всё время, так что мне пришлось скорректировать свои планы относительно выхода World Diary и дальнейшей сольной работы. Это действительно трудно – добраться до поклонников тех групп, в которых ты играешь, и дать им знать о выходе нового альбома. По правде сказать, сеть оказала мне большую помощь. Я в достаточной степени уверен, что пользователи Интернета, фаны Crimso, знают, что вышел новый альбом. Но прочая публика – те, которые приходят на наши шоу – всё ещё не знает. Это непросто для меня – связаться с ними.
Я хотел сделать очень некоммерческую запись, и я неплохо разбираюсь в записывающем деле. Я решил начать с создания моей собственной маленькой компании, чтобы я мог делать эту запись так, как хотел. И, вместе с этим решением, мне пришлось признать, что единственный вариант распространения – по почте. Использование дистрибьютора и распространения через музыкальные магазины было бы замечательным вариантом, но это целая индустрия, в которую я не готов был влезать. Я мог бы нанять дистрибьютора, дать ему некоторое число моих CD и выложить их в магазинах, но это бы предполагало, что магазины должны были бы продать их и заказать новую партию, а иначе это выглядело бы как неудача. Магазины, желая продавать и заказывать их по новой, захотели бы, чтобы я поиграл на радио, и захотели бы, чтобы широкая аудитория – я имею ввиду по-настоящему широкую аудиторию, не только тех, кто читает журнал Bass Player – узнала об этой записи, так что мне понадобилось бы подразделение в моей записывающей компании, которое бы рассылало альбом по всем радиостанциям страны и пыталось заставить их проигрывать их.
На самом деле, это альбом в основном для посвящённых. Он не для каждой станции, и он не нуждается в огромной записывающей компании. У меня нет никого, кто бы приставал к радиостанциям, я просто не хочу влезать во всё это. Продажа через почту – это то, что приятно тому музыканту, что сидит во мне. Я в близком контакте с человеком, который покупает это. Он хочет послушать мою музыку. Я посылаю ему музыку. Если ему она не нравится, он посылает её обратно – это не проблема. Это не большая компания, здесь нет никаких промежуточных звеньев. Мне это нравится. Думаю, если бы я не мог заниматься этим, то не увлёкся бы всем этим вздором насчёт создания собственной записывающей компании. Но, как и ожидалось, у меня крайне небольшие прибыли, что, впрочем, нормально. В любом случае, у меня никогда не было намерения заиметь запись с огромным денежным сбором. А с учётом того, что посредников стало меньше, те 15$, что стоит CD, идут прямо в мою компанию. Любой, у которого был бы такой опыт, как у меня, и ни одного собственного альбома, пришёл бы к такому же решению. Я мог бы выбрать хорошую записывающую компанию, но всё равно существовало бы неотъемлемое для подобной структуры давление на меня – продать больше копий, или срезать острые углы, или идти к более компромиссной музыке. Дам вам несколько примеров. Вот я хочу конверт такой, каким он нравится мне, а не такой, какой хочет художественное подразделение компании. Если честно, художественное оформление некоторых недавних работ Crimso ужасает меня. Если это моя запись, я определённо собираюсь постараться с оформлением и конвертом. Мне не нравятся джевел-упаковки. Я ненавижу их, на самом деле. Не вижу никаких причин, по которым я должен использовать их. Записывающие компании, большие и маленькие, стараются избегать картонных конвертов, так как это стоит – и я не шучу – несколькими пенни больше. Эти несколько пенни много значат для компании, у которой деловой подход. Что касается меня, то я просто не понимаю, почему они не делают такие конверты, но я знаю, что я собираюсь делать такие, и, возможно, самая тяжёлая работа, которой я занимался, работая над World Diary, не имеет никакого отношения к музыке – это были попытки заставить изготовителей сделать такие упаковки, какие мне хотелось. Я не смог найти ни единого изготовителя, который бы согласился делать такие упаковки. Мне надо было начать с нуля, с картона для принтера, а потом надо было найти компанию, которая сложила бы его как следует. На самом деле, я никогда не хотел влезать во всё это, но, проклятье, я собирался получить такой конверт, который хотел. Я очень удовлетворён тем, как всё это вышло, и это не только музыка, которую я хотел, но и упаковка, которую я хотел. Это я не к тому, что изобрёл новый тип упаковки. Компании иногда используют такой тип упаковки, но делают это для групп только в качестве одолжения или в качестве ограниченных изданий.
С тех пор, как был сделан альбом, я не слушал его больше. И когда я даю интервью и говорю насчёт композиций, я обычно сосредотачиваюсь на историях о том, как это было сделано. В случае World Diary, рассказ хороший и интересный. Но по-настоящему я не слушал записи уже долгое время. Надеюсь, они звучат всё так же, как тогда, когда я слушал их. Тогда у меня были приятные ощущения. Ощущения вроде того, что я достиг того настроя и музыкального направления, на какие и надеялся. Это был мой собственный альбом, вся ответственность лежала на мне. Я хотел сфокусировать внимание на тех вещах, которые могут делать музыканты-инструменталисты, если им позволяют. И это было действительно здорово, действительно замечательно, так как нет никакой нехватки в замечательных инструменталистах. Я знаю, что я счастливчик. Я могу путешествовать и знаю отдельных замечательных ребят. Так что я остановил выбор на ребятах, которые живут так, как играют. Я хотел просто дать им возможность поиграть без каких-либо правил.
В случае с одним парнем мы даже не говорили на одном языке – Левон Минассиан, который играет на doudouk, армянском инструменте. Было несколько авантюр. Я отыскал этого музыканта, играющего на koto, Брайана Ямакоши, я был зачарован идеей, чтобы koto, инструмент с двадцатью струнами, ударный инструмент, и стик поиграли в одной комнате. Мы оба не знали, что получится. Я говорил ему об этом несколько раз, и мы вместе посмеивались над этой затеей. Оба не знали, что из этого выйдет. Поэтому мы не стали записываться сразу. Нам понадобилось немножко поиграть вместе перед тем, как делать запись. Но это было интересно, и всё получилось. Я также отправился в Осло, чтобы встретиться с моим другом Бендиком, саксофонистом, который там живёт. Я хотел, чтобы он отвёл меня в какой-нибудь фьорд, и мы записались на свежем воздухе. В музыкальном плане он играет в очень чистом стиле с открытыми структурами, и я думал, что это бы идеально сработало со стиком, и что мы сделаем что-нибудь, передающее наши ощущения от фьорда, и мы назовём это «Свобода», «Чистота» или как-нибудь вроде. Реальность оказалась совершенно иной, нежели я её себе представлял. Осло был просто зоопарком, начались Олимпийские игры, всё было забито народом, и мы не смогли выбраться во фьорд. Так что мы отправились в студию, клуб. Там было множество пьяных, разбросанных по задымлённому джазовому клубу… так что песня, которую мы сделали в действительности, совершенно отличалась от того, что я предполагал. Это было забавно для меня – пойти тем путём, каким мы пошли, и не накладывать на то, что мы делали, мою первоначальную идею – музыку определило место и время.
Во всех случаях я использовал минимум техники. У меня был ленточный проигрыватель и микрофон. В некоторых случаях я отправлялся в студию. Там никогда не было больше двух проб, а обычно была только одна. Это было направление, в котором я хотел пойти, чтобы дать другим ребятам возможность просто делать то, что они делают. И, полагаю, это то, что я сделал хорошо. Так что, думаю, я преуспел в том, что музыка, которую мы получили, оказалась замечательной и тёплой, очень реальной и очень, очень аналоговой.
Я играю на басу с использованием фанковых пальчиков уже несколько лет. Начало было положено тогда, когда я участвовал в записи соло-альбома Питера Габриэля, мы делали запись Big Time, и я попросил Джерри Маротту, барабанщика, поиграть на струнах баса, в то время как я буду прижимать струны – просто это казалось подходящим этой песне. Я впервые услышал об этой технике, когда слушал альбом Жене Крупа, записанный в сороковых или ранних пятидесятых.
Надеюсь, во время тура с Crimso мы будем делать несколько маленьких фрагментов в дуэте с Биллом Брафордом, как мы делали это во время тура Anderson Bruford Wakeman Howe. Мне бы хотелось комбинировать фанковые пальчики и бас, и чтобы Билл играл басы и, возможно, фанковыми пальчиками на барабанах. Не знаю, станет ли он делать это, но мне такая идея нравится, я увижу его в ближайшие несколько недель, предложу ему это и выведаю его мнение.
Каждый вечер наш дуэт с Биллом в рамках тура с Anderson Bruford Wakeman Howe протекал совершенно по-иному. Когда мы записывали исходный вариант, у нас были иные мысли. Композиция, которую мы записывали, была тихой балладой. В некоторые вечера она была и такой, в другие вечера была яростной. У нас с Биллом много общего, и общее у нас и то, что когда вы говорите об импровизации, она у нас действительно свободная.
Чья была идея – собрать вместе на альбоме импровизации, базирующиеся на Thrak’е? Будто это было письмо, пришедшее по Интернету на Elephant-Talk. Моя память не столь уж хороша, но, думаю, так эта идея к нам и пришла. Мы похихикали над этим, а позднее Роберт сказал сам себе: «Эй, а ведь это мог бы быть чертовски хороший альбом». Вскоре он сказал мне об этом, меня это сильно впечатлило. Эта сторона Crimso – импровизационная сторона – которая, сказать по правде, предназначена только для небольшой части наших фанов, чувствую, представлена в небольшой степени, конечно, я имею в виду альбомы. Мы боремся за то, чтобы на выступлениях импровизации было больше, и это не всегда легко сделать. В этом последнем туре, кажется, было достаточно много импровизации. Следовательно, мы совершенствовались в этом, и мне было очень приятно думать, что из этого что-то вышло. По мне, это почти самая важная вещь, которую мы сделали. Удивительно, сколь различным может быть Thrak.
У нас в Crimso есть хорошая комбинация людей, и у нас столь много возможностей выбора, что для нас, шестерых, действительно потребуется несколько лет, чтобы решить, какие из этих вариаций работают для нас наилучшим образом. Вы, возможно, слышали об идее «двойного трио», которая поначалу подразумевалась как легко достижимая, однако она просто не работала. Мы провели не много времени, пытаясь добиться такой схемы. Если по-другому, мы ожидали, что всё просто начнёт так работать само собой. В этом году мы намереваемся взяться за новые направления и новый материал. Роберт пытается возглавить нас, направить нас в соответствии с его видением, но иногда Crimsoновская сущность в Crimso берёт верх, неважно, кто чего хочет и думает. В этом смысле, думаю, мы идём по дорогам и намереваемся двигаться в направлениях, о которых я не имею понятия. Поначалу существовал вариант, что я и Трей будем играть на двух стиках, делать дуэты или закладывать основание композиции с помощью стиков, а потом другие добавят свои партии, и ничего из этого мы не использовали. Вживую у нас случались дуэты, но обычно с Crimso я меняю стик на вертикальный бас. Не знаю, почему идея двух стиков нам не помогла. Это хороший пример, каждый думает: «Эй, пара стиков, пара барабанов», но это не работает.
Надеюсь, что нынешняя инкарнация Crimso проживёт долго. Никогда не знаешь точно, не правда ли? Конечно, наш план, сколько мы будем оставаться вместе, неопределён, как это всегда бывает с планами рок-группы. Думаю, в последний раз у нас был план лет на десять. Всё меняется очень быстро. Мы были вместе четыре года? Это правда глупо, предсказывать, что будет делать рок-группа, но даже при том, что я знаю об этом, могу предсказать, что группа просуществует дольше хотя бы потому, что мы проводим меньше времени вместе. Думаю, это замечательное и остроумное решение для того, кто хочет продлить существование группы.
Наша четвёрка из восьмидесятых – очень напряжённые ребята, и сейчас мы всё такие же. У нас был план в самом начале восьмидесятых, чтобы мы проводили вместе некоторое ограниченное время, особенно в моменты творческого написания музыки – чтобы всё было очень, очень интенсивно. Но мы не следовали этому плану. Туры были дольше, альбомы записывались дольше, давление нарастало, и хотя мы и имели некоторое представление о том, что происходит, и могли изменить это, но мы этого не делали. Мы позволили давлению нарастать до такой величины, что оно просто развалило группу. На этот раз каждый надеется, что тогда мы чему-то научились. У нас, конечно же, есть моменты – как у меня сейчас – месяцы, когда мы не собираемся вместе на репетиции или для чего-нибудь иного, кроме разве что обсуждения дальнейших планов. Это наилучший вариант, хотя часть меня хотела бы провести с Crimso весь год, сфокусировать на нём всё внимание и вкалывать в этой группе. Как я сказал, при таких условиях мы будем существовать дольше. Хотя процесс выдачи материала замедлится. Мы будем делать это раз в несколько лет, но не каждые шесть месяцев.
Я фактически не задумываюсь о моей роли в каком бы то ни было проекте. Я басист, и, должен сказать, я не думаю об этом. У меня нет нужды определять роль. Я слышу музыку и у меня есть куча разных басов, которые, надеюсь, мне доступны. Некоторая часть меня чувствует, что некоторая басовая партия будет верной, и эта часть – не интеллект. Так что, я даже не знаю, какова логика или объяснение этого решения, но вот некоторым образом такое происходит. В восьмидесятых был такой момент, когда основные сочинители в Crimso немного исписались. Роберт и Адриан выложились на своих собственных альбомах, и выделилось пространство, куда я мог прийти с идеями основ композиций, сделанных на стике. Я так и сделал, и это были неплохие композиции, но, думаю, мы все чувствовали, что это был не лучший наш материал. Ни один из нас не хотел бы вернуться к такому типу сочинительства – Тони Левин приносит основу идеи, а потом гитаристы пытаются к ней что-то добавить. Мы можем сделать так, но это не лучший вариант.
Для меня Crimso – это взгляды Роберта, и я очень уважаю его. С того самого момента, когда услышал, как он играет. Я встретил его на сессиях записи Питера Габриэля, и чем больше я слушал то, что он делал, тем большее уважение испытывал к его музыкальному видению. Я считаю, что такая группа, как Crimso, действительно нуждается в том, чтобы её возглавляло чьё-либо видение, видение одного человека, так что я счастлив. Думаю, это тот самый парень, который нужен, не важно, нахожусь ли я в этой группе или нет. У него замечательные взгляды и он очень хороший музыкант. Но мы должны иметь возможность приложить и наши творческие способности, оказывать влияние на вещи, и у нас есть такие возможности. Но всёохватывающее видение определяет основное направление, в котором мы движемся. Думаю, что у нас эта схема успешна. Часть того, что представляет собой Crimso, приходит из тех идей, что варятся в голове у Роберта, насчёт того, что мы будем делать дальше в этом десятилетии, и пока он продолжает удивлять меня и впечатлять своими радикальными идеями. Он позвонил мне и сказал: «Как насчёт того, чтобы в группе был ещё один парень со стиком?» Долгая пауза. Этот путь не самый простой. Но уж если я собираюсь попробовать эту идею, то давайте сделаем это вместе с этой группой. Я не знаю Трея. Я не знаю его игры, но я достаточно доверяю Роберту, а я не могу сказать, что доверяю каждому, с кем бы ни работал. Я имею достаточное доверие к Роберту, чтобы чувствовать, что он найдёт парня, который будет хорош. Так что я считал Трея хорошим музыкантом ещё до того, как услышал его. Конечно, я был обрадован, когда понял, что он замечательный музыкант со множеством идей, и его стиль игры на стике совершенно отличен от моего. Так что, хотя мы и играем на одном инструменте, мы два различных музыканта. Я знаю, что узнал кое-что новое об игре на стике, будучи в одной группе с ним.
Я хочу, чтобы у Crimso и оформление работ, и музыка продолжали оставаться чем-то новым много лет. Я не хочу послушать их или посмотреть на них десять лет спустя и подумать: «О, это было сделано в 1994». Я хочу посмотреть на это 10 лет спустя и подумать: «Ух, это смотрится и звучит сегодня очень смело». И наши обложки к альбомам восьмидесятых были классическими. Они были простыми. У них не было больших претензий, но они всё ещё смотрятся замечательно. Сделайте футболки. Они смотрятся свежо и не устарело. Думаю, некоторые из наших недавних конвертов будут смотреться однажды куда более устаревшими. Если вы взглянете на это поближе, вы не сможете не заметить, что есть нечто общее в графическом плане между обложкой World Diary и альбомов Crimso восьмидесятых. Я взял идею основного цвета и маленькой картинки в центре.
В области позиции баса среди других инструментов не вижу большой разницы между девяностыми и восьмидесятыми. Думаю, что за это время было несколько новаторов, которые расширяли функции баса, применяя его там, где он до этого не использовался. Я впервые услышал об одном из таких парней, когда бы ещё ребёнком, играющим на басу, так что такие ребята появляются уже с давнего времени. Иногда эти новаторы, как в случае с Жако Пасториусом, не только представляли бас в иной роли, но и имели достаточный талант, чтобы делать то, что я называю «музыка, у которой есть сила» - музыку очень хорошего качества. И бас в большей степени начинал играть лидирующую роль. Думаю, это здорово. Я не только ничего не делал в этом направлении, но даже и не следовал в нём. Но, полагаю, это хороший вариант для баса. Жако со всей своей феноменальной техникой и использовании гармоник в ансамбле в большей степени, чем это было прежде, оказывался на первом плане. Жако использовал гармоники, и его соло выходили на первый план, что никогда до него не случалось. Кроме всего прочего, он просто мог наглеть из-за своей техники. И это работало, и люди стали подражать ему в этом. Думаю, что такой материал витал где-то всегда. Я мог бы сказать, что, в целом, бас более ярок на многих современных записях, чем некогда ему полагалось быть, и это хорошо. В то же самое время хорошо, что бас играет основную тему на многих записях, не выходит вперёд и не берёт на себя соло-функций. Думаю, для меня это всё имеет право на существование, если это сделано хорошо. Если принятая инструментом функция не соответствует музыке хотя бы секунд пять, то это вынуждает меня пойти домой или выключить музыку. Это у меня не только с басом, но и с любым другим инструментом. Так что когда я слушаю, я слушаю, думаю, о качестве музыки, а не о технике. Только затем я оцениваю технику музыканта.
Почему я взялся за трёхструнный бас? Думаю, в настоящий момент звучание шестиструнных басов уже в достаточной степени всем знакомо, так что у меня есть пятиструнный бас, но обычно я играю на четырёхструнном. И в некоторый момент мне пришло в голову – не знаю, почему и где – что я на самом деле и все четыре струны использую редко. Ну, если говорить о Crimso, это немного не соответствует действительности. Но я много играю и вне Crimso. В Crimso, мне нужны все струны, которые я смогу достать. Не знаю, сколько струн достаточно для Crimso. Однако большая часть материала, который я играю, на низких тонах. Я не имею ввиду, что это неинтересно. В случае материала Питера Габриэля и множества другого хорошего материала, что я делал, я начинал думать, что мне не нужны все струны. Я начал задумываться: «Ну, а сколько мне надо?» Я никогда не давал заказы на особые модели басов, и а самом деле я первоначально думал о двух струнах, но потом появилась такая проблема, что гриф был очень мал, и наконец я сошёлся на трёх струнах: E, A, D. Я рассматривал вариант B, E, A, но этот вариант не был проработан. Так что, я остановился на E, A, D, и работал с Music Man – производителем бас-гитар над тем, чтобы получить нужное расстояние между струными. Мне было необходимо, чтобы они сделали промежутки чуть больше, чтобы было проще играть с фанковыми пальчиками – проще останавливаться на каждой струне. Хотя к тому времени у меня была довольно хорошая техника игры фанковыми пальчиками и на басу с нормальными промежутками. Кроме того, я хотел бас без контроллеров тона и уровня звука. Особенно контроллеров звука – я никогда не использую эту штуку. Так что они сделали мне бас без всего этого и без всяких кнопок. Это был просто бас. Я говорю в прошедшем времени, потому что, к сожалению, в моём дом был пожар, и этот бас сгорел. Больше нет трёхструнного баса.
Я не зацикливаюсь на чём-либо. Как только я постигаю какой-то метод, который мне понравился, я в большой степени оставляю его. Так что, мне нравится концепция, согласно которой – нужен бас, который просто хорошо звучит. Он издаёт ноты низкие и даже вроде высокие, но не по-настоящему, не по-настоящему высокие. Да, он на какой-то случай достаточен, но более в нём нет необходимости. Я музыкант, который чувствует себя хорошо, если у него есть такой инструмент. Было много выступлений, на которых я играл на нём. Кажется, это очень хорошо – иметь инструмент, который делает это и не больше этого.
Какие исследования в музыкальном плане являются результатом обладания двумя стиками и басовыми музыкантами в Crimso? Ну, было несколько. Меньше, чем могло бы быть, потому что Трей, хотя и работает со стиком, но не всегда на уровне басов. Могу сказать, что примерно четверть шоу мы играем одну и ту же партию в унисон или в различных октавах. Мы проводим много времени, отрабатывая басовые партии, когда пишем материал. Мы порою сменяем друг друга, и я не думаю, что вы сможете понять, кто что играет, смотрите ли вы наше выступление вживую или прослушиваете запись. Для любого бас-музыканта по-настоящему трудно, когда есть ещё и другой парень, играющий в том же диапазоне – даже если это клавишник с синтезатором, играющий низы, даже тогда это проблема. Какой бас-музыкант не очень восприимчив к тому, что происходит в басовом диапазоне? Я – очень восприимчив. Звук двух ребят, играющих различные ноты в общем басовом диапазоне, ужасен, но только если это не сознательный шаг. Если вы играете одну и ту же часть и играете одни и те же фразировки, вот это для меня проблема. И если уж вы дублируете басовые партии, то мне нужны веские причины для этого – я хочу этого, когда нужен лучший звук или что-нибудь подобное. Проще, когда один парень играет на стике и один – на электрическом басу, на котором я могу много играть по причине того, что у меня есть возможности извлекать совершенно иные ноты. Так что наш вызов состоял в том, чтобы каждому идти своим путём. Трей хочет представить тип игры, который ему нравится. Для меня это очевидно. Я был в Crimso. Он знал тот тип игры, который я использую. Это было интересно. Вот таков был вызов, и, чувствую я, вроде как у нас всё о’кей с этим. Мы не потрясли мир бас-музыкантов новыми идеями, так что, очевидно, нам есть куда двигаться. Но нас это не смущает, ведь мы делаем то, что считаем нужным. Шоу хороши. Для слушателя на концерте очень непросто услышать, что от какого парня исходит, но, думаю, у нас получается выделять друг другу место.
Группы – это политические существа – политика есть в каждой группе, хотя я не знал об этом, пока я не оказался в Crimso. Это отвратительная черта пребывания в группе, и вам нужно в той или иной степени иметь с этим дело. Если я сумел не раздражать людей, то это кое-что, что даёт возможность оставаться в хорошем настроении.
В течение многих лет, для интервьюеров меня не существовало. Началось это, когда я оказался в Crimso, и, наконец, у меня стали брать интервью, и я, как и любой другой, соглашался на их проведение. В интервью вас просят рассказать о вас, и это, вроде как, здорово. Но в конечном итоге, я всегда чувствовал себя совсем не в своей тарелке. И я понял, что проблема не во мне, а в интервью. Прежде всего, большинство интервью – это не в счёт – с людьми, которые в действительности не знают, кто вы, и не знают, какие вопросы следовало бы задать. Как я вычислил, то, что смущало меня, было то ожидание, которое в равной степени исходит и от журналиста, и от объекта интервью, ожидание, что вот сейчас нечто случится и появится нужное настроение, особенно в случае рок-музыканта или рок-группы. Я просто никогда не хотел такой роли, и некоторое время я никак не мог понять, что это та самая роль, которую я должен играть. Из-за моего нежелания играть эту роль, из-за замешательства, в которое меня приводила эта роль, я давал плохие интервью и давал ответы не в том ключе, который от меня ожидался. Я чувствовал, что потерпел неудачу, и интервьюер, конечно, чувствовал, что потерпел неудачу. Так или иначе, я просто сказал: «Я не хочу больше этим заниматься», - и не занимался – восемь или десять лет. А потом, с этим самым трёх-струнным басом, я был в таком хорошем настроении, когда он был сделан, и сказал себе: «Думаю, я сделаю несколько интервью и поболтаю об этом басе». Я принял решение зазвать интервьюера и быть готовым сделать интервью, я попытался взять на себя ответственность за то, что это будет, за то, что я хочу сказать, и то, о чём я говорить не желаю. Теперь я иду на интервью по-другому. Теперь я более чётко представляю, что мне просто позволят быть самим собой, а не будут заставлять представить тот образ, который хочет видеть репортёр. Иногда они пытаются как бы держать вас в определённом направлении. Например, репортёр может снова и снова задавать вопросы о других музыкантах, ожидая, чтобы я сказал что-нибудь плохое, так как провокационные заявления дают занятное интервью. Я не скажу ни слова для таких изданий, даже если я ненавижу парня, о котором спрашивает интервьюер. И хотя существует несколько неприятных вещей, которые случились со мной за все эти годы, это не то, о чём бы я хотел поговорить в интервью. Почему? Потому что моя цель в процессе создания интервью – это не помощь интервьюеру в поисках чего-нибудь провокационного, что он потом покажет своему редактору. Моя цель – это либо говорить о Crimso, либо о басе. У меня в повестке дня интервью. Чего здесь никогда не будет, так это цитаты: «Эй, я счастливый счастливчик рок-музыкант!» И особенно ждут такого от видео-интервью, с бегущей камерой. Хотя с Crimso это не проблема, так как уж вот такие мы. Репортёры, когда они собирают нас вместе, и не ждут, что мы будем счастливыми счастливчиками.
Я был рядом с Адрианом и Робертом много лет, и я слышал, как они дают интервью – все эти годы в восьмидесятых, когда я их не давал. Я слышал их, и, хотя и не вслушивался в слова, но я был тут, рядом. Я думал: «Как они делают это?» или «Что это они?» У них совершенно различные подходы к интервью. То, что я узнал в технике интервью, возможно, пришло от этих двух. В меньшей степени Билл Брафорд, но Адриана и Роберта действительно приглашали давать интервью множество раз. Роберт имеет привычку приходить на интервью с программкой – полным перечнем того, о чём бы он хотел поговорить. Адриан готов осветить любую тему, какая бы не взбрела в голову репортёру. Билл больше похож на меня. Я сделал много интервью на радио вместе с ним – особенно когда они хотели, чтобы кто-нибудь пришёл на радио-станцию, и только Билл и я выказывали желание. У Билла очень хорошее чувство юмора. Надо бы спросить его, сознательно ли это, но, полагаю, он даёт это как противовес общей тяжести Crimso. Так что, хотя на сцене особого юмора не наблюдается, Билл во время интервью шутит, и я нахожу эти шутки забавными. Вы можете найти юмор на THRaKaTTaK.
Это забавное чувство – когда «внешность Тони Левина» становится чем-то нарицательным. Думаю, я достаточно спокойно отношусь к подобным штукам, так как я живу с моей дочерью – замечательной одиннадцатилетней девочкой – и мы перешучиваемся относительно этого предмета. Так что, я всякий раз улыбаюсь, когда думаю, что кто-нибудь знает и кого-то заботит мой внешний вид. «Внешность Тони Левина» немногое значит в районе Вудстока, штат Нью-Йорк, где я обитаю, где отвожу ребёнка в школу и прохожу по школьному двору среди множества таких же, как я, родителей. И так и должно быть.
Когда я решил принять «внешность». Это был день в ранние семидесятые, когда было очень жарко. В августе пришла горячая волна, и я жил в тот момент жил в Нью-Йорке. Я сказал себе: «Пора избавиться от всего, что меня утепляет», и я обрил голову, и макушка загорела, и всё остальное. К концу лета мне вроде как понравилось быть таким. В течении нескольких лет, я отпускал волосы и бороду с первых холодных дней в сентябре-октябре, и позволял им расти всю зиму. Как только наступал май, я начинал сбривать всё. Я делал так года два. В моменты набегающего тщеславия, я чувствовал, что выгляжу лучше, и, очевидно, моложе без волос, чем с бородой и длинными волосами, так что я накрепко связался с этим. Не помню, когда я отрастил усы. У меня никогда не было планов вроде: «Эй, а вот это будет видок». Помню, что когда впервые сделал это, дети начали говорить «Эй!» Иногда это вызывало у них ассоциации с Юлом Бреннером. Из-за этого я казался немного старомодным. Позднее, они говорили: «Эй, Кояк». Особенно часто так было в Европе. Сперва, когда я обрил голову, это была вещь Юла Бреннера, затем это стала вещь Кояка. Прошли годы, и я могу сказать, что во многих рок-группах можно заметить лысые головы. Так должно было случиться. Каждая внешность должна быть переработана и должна стать популярной.
Главная идея, которую бы мне хотелось реализовать, так это провести вояж по Соединённым Штатам на моём Харлее со Стиком за спиной и записываться дуэтом с другими музыкантами или целыми ансамблями, с американцами, прямо там, где они живут – своего рода дополнение к World Diary. World Diary был записан по большей части в Европе в комнатах отелей и с множеством музыкантов из различных точек мира, но не из Америки. Я делал это сознательно, так как хотел оставить место для американской версии с различной музыкой – более американской музыкой. Харлей – неотъемлемая часть этого. Для меня важно, чтобы это было приключением, не только в музыкальном, но и в любом другом плане. Хотя я не могу сделать этого в Январе. Нужно лето, а Crimso каждое лето разъезжает по турам, так что я пока не вижу возможностей для того, чтобы сделать этот альбом. У меня проблема – зимой нету того снабжения. Так что, мне, может быть, понадобиться сделать другие альбомы в ближайшие несколько лет, но однажды я сделаю этот альбом.
У меня также есть альбом, который я завершил. Это концепция, которую я задумал и реализовал несколько месяцев назад – буквально несколько месяцев назад, когда в работе Crimso был перерыв. Это пещера, и в ней озеро, и я хотел записаться там внизу, и я заполучил двух хороших музыкантов, барабанщика Джерри Маротту и Стива Горна, который играет на индийской флейте. Мы записывались в пещере и сделали очень хороший альбом, необычный альбом, ведь он был записан вживую в этом месте с десятисекундной задержкой. Там сильнейшая реверберация.
Я начал использовать электронную почту очень давно. Я забыл год, но это было как раз в то в то время, когда я участвовал в турах с Crimso и Питером Габриэлем, и я наконец мог согласовывать свои действия и с теми, и с другими, так что мы могли связываться друг с другом, будучи в дороге, чтобы поговорить о том, когда начинается следующий тур или часть тура, и эта схема действительно работала хорошо. Конечно, вы не могли делать всего, что можете делать сейчас, но система называлась Valcomm или как-то вроде того, и я был где-то 39ым, вступившим в её ряды. Где-то год спустя, у них стали копиться претензии пользователей к качеству хранения почты, так что я на некоторое время прекратил пользоваться почтой. Я был первым среди тех, кого я знаю, кто приобрёл факс. Как скоро я увидел технологию, хотя это и был вроде как шаг назад, к бумаге, я подумал: «Это может решить множество моих проблем».
Когда я вступил в America Online, я не тщательно читал инструкции, такая уж у меня привычка, и я не знал, что вы, как предполагается, должны выбрать ненастоящее имя, но я уже выбрал это и не нашёл в этом какой-то значительной проблемы. Я не суперзвезда, так что так или иначе ко мне не много приставали. У меня бывали периоды, когда у меня было время ответить на всю мою почту, и другие периоды, когда я был слишком занят, чтобы ответить хоть на что-то. И если я получаю несколько писем от незнакомцев, это не проблема. Я нахожу, что сеть – место, удивительно свободное от проблем.
Когда я начал появляться в форумах и чатах интернета пару лет назад, люди довольно сильно сомневались в том, что это был действительно я. Как насчёт этого необычного вопроса – я никогда не задумывался над ним до девяностых: «Откуда я могу знать, что это вы? Что вы правда Тони Левин?» Это вопрос, который может озадачить любого человека на планете, и я обычно отвечаю так: «Ну, вы не знаете наверняка, ну и смиритесь с этим. Я не буду заботиться о том, чтобы убедить вас, что я – это я. Откуда я узнаю, что вы – это вы?»